Проблемы в современном международном праве достигли той точки, когда вопросов больше, чем утвердительных ответов, которые можно было бы найти в действующих правовых институтах. Это серьезно усложняет поиск путей урегулирования конфликтных ситуаций, согласования воль и интересов участников международных отношений, инклюзивного обеспечения правовых гарантий этим участникам – собственно, всего того, для чего и существует международное право (МП).
В любом случае, МП – это некий продукт договоренностей, консенсуса субъектов международно-правовых отношений. И его состояние напрямую зависит от того, насколько эти субъекты согласны между собой и в какой мере выполняют договоренности. А с этим сейчас явные проблемы.
Некоторые оппоненты России на Западе пытаются представить ситуацию так, будто проблемы возникли именно по причине некорректных действий России (вместе с другими т. н. «ревизионистскими державами»). Однако такая версия имеет явный спекулятивно-пропагандистский характер, поскольку не учитывает реалий и трендов после окончания «холодной войны». Истоки нынешних проблем и кризисов следует искать именно там, а не в актуальной активности отдельных государств, включая Россию, которая (активность) является скорее следствием и реакцией на процессы последней четверти века.
Формирование МП, каким мы его знаем сегодня, было построено на балансе сил и на договоренностях ведущих держав после окончания Второй мировой войны. Нарушение этого баланса в 90-е в пользу одной группы держав, активно стимулируемое их собственной претензией на особую роль в мировой политике и даже на «национальную исключительность», неизбежным следствием имело снижение авторитета международного права. А когда стали открыто игнорироваться базовые принципы, на которые опирается международный правопорядок (например, неприменение силы без одобрения Совбеза ООН) – и, что еще хуже – это не имело, по сути, никаких правовых последствий для нарушителей, МП столкнулось с серьезнейшим вызовом после Второй мировой войны. Не сейчас (Россия), а с 90-х (Запад).
Надо также понимать, что договоренности после окончания холодной войны исходили из определенных констант и надежд, лучшим выражением которых я считаю Парижскую хартию для новой Европы 1990 года. Ведь это, на самом деле, выдающийся документ, последовательная реализация которого сделала бы просто невозможным возникновение множества последовавших проблем – от югославской до украинской. Но в глазах определенной группы государств Парижская хартия содержала некий «изъян» — она ни слова не говорила про НАТО, а про ЕС упоминала лишь в контексте экономического сотрудничества. То есть была в подлинном смысле универсальным документом, исходящим из инклюзивных принципов неделимой безопасности и сотрудничества для всех. Увы, именно этот подход не устроил тех, кто рассматривал итоги холодной войны примерно в том же ключе, как и итоги Второй мировой: есть державы-победительницы, и есть проигравшие. Соответственно, «править бал» должны победители.
В итоге развитие событий в Европе пошло не по «парижскому» (в духе Хартии), а по атлантическому сценарию. Когда блоковые структуры не были заменены общеевропейскими институтами, а, наоборот, стали фактически вытеснять последних. Раз все государства континента по определению не могут быть членами альянса (а сегодня это уже не оспаривается), зерна будущих конфликтов заложены в самой концепции.
Договоренности, достигнутые сразу после окончания холодной войны, также исходили из того, что ситуация будет неизменной: холодной войны, блокового и идеологического противостояния больше не будет, все заинтересованы в равноправном сотрудничестве и в равной безопасности для всех. Именно на этом базируются принципиальные договоренности того времени – назову два, которые особенно ярко иллюстрируют эту мысль и сегодня, что называется, на слуху: Будапештский меморандум о гарантиях безопасности в связи с присоединением Украины к ДНЯО, а также ДОВСЕ. Они принимались в определенной политической обстановке и отражали реалии своего времени.
Напомню, что в Венской конвенции о праве международных договоров Принята 23 мая 1969 года есть очень важная Статья 62, о которой вспоминают не так часто. В ней говорится о «коренном изменении обстоятельств», то есть о таком изменении обстоятельств, которое произошло в отношении обстоятельств, существовавших при заключении договора, и которое не предвиделось участниками. При том, что «наличие таких обстоятельств составляло существенное основание согласия участников на обязательность для них договора», а также «последствие изменения обстоятельств коренным образом изменяет сферу действия обязательств, все еще подлежащих выполнению по договору».
Можно давать разные оценки тому, что происходило, в частности, в Европе и, в особенности, на постсоветском пространстве последние 25 лет, включая так называемые «цветные революции» и иные форматы, серьезно меняющие и диспозицию в Европе, и архитектуру ее безопасности. Но очевидно, что в России многие из перемен воспринимаются именно как кардинальное изменение обстоятельств, из которых мы исходили в конце 80-х – начале 90-х. Аргументы из серии «это не направлено против вас», «народы сами имеют право делать свой выбор» не влияют на эту констатацию: условия меняются, причем не сами по себе, а под активным воздействием отдельных игроков, и это не может не влиять и на эффективность международных институтов, включая МП.
В этой связи не могу не упомянуть активно практикуемое в последние годы вмешательство во внутренние дела суверенных государств инструментами «мягкой силы», что формально не нарушает общепризнанные принципы и нормы МП, но фактически оказывает самое жесткое воздействие на политические процессы в других государствах. Проводниками такого воздействия оказываются номинально негосударственные субъекты и институты, однако фактически речь идет о влиянии именно государств и продвижении ими собственных интересов вовне.
Несомненно, большим ударом по МП и международным структурам являются и попытки отдельных государств и их союзов присвоить себе часть функций универсальных организаций и институтов. Яркий пример – так называемые санкции, произвольно введенные некоторыми странами Запада в отношении России. Здесь налицо желание использовать авторитет самого института санкций даже на терминологическом уровне, чтобы придать своим односторонним акциям видимость международно-правовой респектабельности и действий от имени всего мирового сообщества.
Или совсем свежая тема, в связи с отказом российской делегации в участии в юбилейной сессии ОБСЕ: как обеспечить эффективное функционирование международных организаций, если страны, где они проводят свои заседания, считают возможным по политическим соображениям блокировать участие в их работе представителей других государств?
Однако, помимо этих частных случаев, характеризующих, впрочем, общую тенденцию, нельзя обойти вниманием обострение стародавних международно-правовых конфликтов между базовыми принципами: территориальной целостности государств и невмешательства в их внутренние дела с правом наций на самоопределение, а также с принципом уважения прав человека. Здесь коллизии перерастают в реальные конфликты и даже кровопролития. Мы стоим перед выбором либо установления иерархии этих принципов (т. е. сделать, скажем, права человека выше права на суверенитет и невмешательство или наоборот и т. п.), либо достижения консенсуса по модальностям реализации этих принципов и согласования соответствующих механизмов. Иначе мы попросту никогда не решим, например, проблему так называемых «самопровозглашенных республик» (а ведь все республики самопровозглашенные; большинство прошло период эмансипации, как США от Великобритании; нет и прямой корреляции между количеством признавших новое государство и степенью его суверенности: кто сказал, что Косово легитимнее Северного Кипра? По каким критериям? Где они закреплены, кем признаны? И т. п.).
Тема прав человека сама по себе очень актуальна, поскольку общий тренд в международном праве – повышение роли личности, в том числе – в международном контексте. Однако приоритет правам человека в отсутствие договоренностей по базовым темам безопасности и сотрудничества (1-я и 2-я хельсинкские «корзины») превращают правозащитную проблематику в мину замедленного действия. А двойные стандарты в подходе к одинаковым темам подрывают доверие и к самому институту прав человека. Скажем, до сих пор сохраняется позорный институт «негражданства» непосредственно в «цитадели прав и свобод» — в Евросоюзе, однако никого это, похоже, не смущает: видимо, как у Оруэлла, некоторые животные «равнее других».
А государства, превратившие права человека в стержень своей внешней политики и мотивирующие многие свои действия именно правозащитными соображениями, нередко берут эти права в ограничительном толковании по сравнению, например, с Декларацией тысячелетия ООН и Целями тысячелетия, в которых важное место уделяется праву на безопасность и социальным темам. Но эти «неудобные» права человека нередко предпочитают замалчивать.
Остро встает и вопрос о соотношении национального и международного права. С одной стороны, мы видим, как положения важнейших международных конвенций попросту игнорируются или не имплементируются на практике – так было с теми же правами нацменьшинств. Украинский пример показывает, к чему это приводит. А есть ситуации, когда одно государство начинает включать в свою юрисдикцию вообще все происходящее в мире, если усматривает в том или ином прецеденте хоть какое‑то отношение к своим интересам – в итоге начинают экстрадировать людей со всего мира, судить за недоказанные международные преступления по своему национальному законодательству и т. п. Дело дошло уже и до международных спортивных организаций (ФИФА), а проведение (или отказ в таковом) спортивных мероприятий в тех или иных странах пытаются превратить в инструмент политического шантажа.
Все это не может не беспокоить нас (нас = 1) Россию, 2) политиков, занятых в сфере международных отношений). Ибо для нас всегда базовым ориентиром служили общепризнанные нормы и принципы МП. Однако если они сами оказываются под ударом, их умышленно релятивируют или нивелируют игнорированием и применением двойных стандартов, это подрывает самые основы международных отношений. Считаю, что на фоне серьезных изменений международных реалий следует не подстраивать МП под эти новации, а, напротив, подтвердить незыблемость этих основ, чтобы удержать саму систему от распада. Чем подвижнее и хаотичнее среда (международные отношения), тем тверже должна быть основа (МП).